В 1952 году в свердловской больнице умирал Петр Ермаков – один из тех, кто расстрелял Романовых. То, что он кричал в предсмертном бреду, заставило замолчать даже партийных врачей и вошло в тайные летописи XX века. Старика Ермакова боялся весь коридор четвертого, «безнадежного» отделения свердловской больницы. Не то чтобы он был буйный. Напротив, днем это была гранитная глыба, а не человек. Бывший Краском, герой Гражданской, персональный пенсионер союзного значения Петр Захарович Ермаков. Лицо – будто из камня тесаное. Глаза – два уголька, в которых давно выгорел всякий огонь. Он ни с кем не говорил, отворачивался к стене и молчал часами. Но когда спускались сумерки, больничный корпус затихал и лишь скрипела под окнами старая ель, начиналось страшное. Из палаты Ермакова доносился сперва тихий, сдавленный стон, похожий на скулеж затравленного зверя. А потом раздавался крик. Да такой, что у молоденькой медсестры Анечки кровь стыла в жилах. Это был не крик боли. Так кричит душа, заглянувшая в бездну. — Уберите их! Уберите! — хрипел старик, мечась в липком поту. — Что вам надо?! Я всё сделал, как приказали! Анечка, сжав в руке шприц с успокоительным, опасливо заглядывала в палату. Ермаков сидел на койке, исхудавший, страшный, и указывал трясущимся перстом в пустой угол. — Они смотрят… Не мигая… Дети! Всё смотрят… Скажите им, чтоб ушли! В углу никого не было. Лишь лунный свет чертил на обшарпанном полу бледный квадрат. Но старик видел. Он видел то, от чего седеют за одну ночь. Опытный врач, прошедший финскую и Великую Отечественную, седой Семён Борисович, разводил руками: «Предсмертный бред, деточка. Деменция на фоне атеросклероза. Что ты хочешь, вся жизнь – сплошной стресс, наганы да расстрелы. Вот нервная система и не выдержала». Анечка кивала, но сердцем чувствовала: дело не в медицине. Она видела бред у других стариков – те звали матерей, возвращались в детство, что-то бормотали о коровах и сенокосе. Ермаков был другим. Он не бредил. Он оборонялся. Однажды ночью крик стал невыносимым. Старик рыдал – горько, по-детски, вцепившись пальцами в казенное одеяло. Анечка вбежала в палату. Ермаков вперился в нее мутным, умоляющим взглядом. — Попа… Зови… — выдохнул он. Анечка замерла. 1952 год. Свердловск. Вызвать священника в советскую больницу к «герою революции»? Это был верный путь в кабинет товарища майора из соседнего здания с решетками на окнах. — Петр Захарович, успокойтесь, — залепетала она, — какой священник? Вы же коммунист. Вам отдохнуть надо. Но старик будто не слышал. Он силился что-то вспомнить, его лоб покрылся испариной, губы беззвучно шевелились, складываясь в незнакомое, будто чужое слово. — Прости… — прошептал он, и вдруг крикнул, четко и ясно, на весь этаж: — Иоанн! Кронштадтский! Прости! Тишина, наступившая после этого крика, была оглушительной. Дежурный врач застыл в дверях. Санитарка выронила ведро. Имя, давно вычеркнутое из всех книг, произнесенное здесь, в цитадели победившего атеизма, прозвучало как выстрел из другого мира. Ермаков затих. Он больше не кричал. Лишь шептал это имя, как заклинание, как последнюю соломинку, брошенную утопающему: «Иоанн… Кронштадтский…» Утром он умер. Анечка, заполняя бумаги, никак не могла взять в толк. Кто это — Иоанн Кронштадтский? Она спросила у старой нянечки тети Паши, которая ещё помнила «ту» жизнь. Та перекрестилась украдкой и зашептала: «Святой был, доченька. Всероссийский батюшка. К нему вся Россия за молитвой ехала. Великий молитвенник и провидец был… Только помер он еще до революции, в тысяча девятьсот восьмом». У Анечки всё внутри похолодело. Палач, доживший до глубокой старости, человек, который десятилетиями хвалился своей ролью в «историческом событии» и читал лекции пионерам о «справедливом возмездии», в свой смертный час не звал ни Ленина, ни Сталина. Он не взывал к партии, которой служил всю жизнь. Его душа, освобождаясь от каменной оболочки идеологии, в ужасе металась в поисках защиты. И в этом последнем, отчаянном поиске она не нашла ничего, кроме имени святого из той самой России, которую он собственноручно и с такой ненавистью расстрелял в подвале Ипатьевского дома. Святого, который умер за десять лет до его страшного преступления. Почему именно его? Может быть, потому, что на невидимом суде, который начинается в сердце человека еще до Страшного Суда Господня, душа безошибочно знает, где истинная власть. И где единственное возможное заступничество. Этот крик был не просто предсмертным бредом. Это было страшное и невольное признание. Свидетельство, услышанное стенами советской больницы: можно убить Царя, но нельзя отменить Царство Небесное. Эта история, затерянная в больничных архивах и устных преданиях, не о мести, а о тайне человеческой совести. Можно выжечь веру из книг и взорвать храмы, но нельзя отменить Божий суд, который начинается не за гробом, а в последнем вздохе человека, когда слетают все маски.

«За три дня до злодеяния, 1/14 июля, была последняя служба в помещении, занятом царской семьей. В 8 часов утра кто-то постучал в дверь моей квартиры. Оказалось, что явился солдат, он позвал меня служить в дом Ипатьева. Когда я облачился и принесли кадило с горящими углями, Юровский пригласил меня пройти в зал для служения. Одновременно из двери, ведущей во внутренние комнаты, вышел Николай Александрович с двумя дочерями, но с которыми именно, я не успел рассмотреть. Юровский спросил Николая Александровича: "Что, у вас все собрались?" Николай Александрович ответил твёрдо: "Да, все". Впереди за аркой уже находилась Александра Федоровна с двумя дочерями и Алексеем Николаевичем, который сидел в кресле-каталке, одетый в куртку с матросским воротником. Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все его дочери производили впечатление как бы уставших. По чину обедницы в определенном месте положено прочесть молитву "Со Святыми упокой". Почему-то на этот раз диакон вместо прочтения запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущённый таким отступлением от устава, но едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади меня члены семьи Романовых опустились на колени. После богослужения все приложились к Святому Кресту, причём Николаю Александровичу и Александре Федоровне отец диакон вручил по просфоре. Когда я выходил и шёл очень близко от бывших Великих Княжен, мне послышалось едва уловимое слово: "Благодарю". Молча мы дошли с отцом диаконом до здания Художественной Школы, и здесь вдруг диакон сказал мне: "Знаете, отец протоиерей, у них там что-то случилось". Так как в этих словах отца диакона было подтверждение вынесенного мною впечатления, то я даже остановился и спросил, почему он так думает. "Да, так, – говорит дьякон, – они все какие-то другие, даже никто на службе не пел". Надо сказать, что действительно за этим богослужением впервые никто из семьи Романовых не пел вместе с нами». Из показаний протоиерея отца Иоанна Сторожева члену екатеринбургского суда И.А. Сергееву, октябрь 1918 г.

После грустного зрелища – пересохшего водоёма на Актайской заимке нашего монастыря, Бог услышал молитвы братии, и сброс воды на плотине прекратился. Спустя неделю с небольшим залив опять наполнился водой. Вернулась былая красота, и теперь наши паломники, как и раньше наслаждаются видами северной уральской природы. В воскресенье здесь, в скиту, служил наместник Свято-Николаевского Верхотурского монастыря игумен Иероним. Людей было достаточно много, причастников больше 30-ти человек, что для сельского храма в непраздничные дни нечастое явление.

Надо Богу доверять, жить, как Он учит, и всё будет хорошо. Даст семью – терпи, смиряйся, воспитывай детей в вере. Призовёт к монашеству или незамужеству – посвяти жизнь Богу и служению людям, береги свою чистоту, беги от греха! Одни в браке спасутся, а другие погибнут. Кому-то даже мысль о тишине и уединении страшна, а кто-то всеми силами к этому стремится. Кто-то хочет семью, а кто-то нет. Каждому своё. А одинок тот, кто Бога не знает. С Богом одиночества не бывает. Ему видней, как кого спасать. Надо радоваться своему положению, потому что Спаситель делает всё для нашего блага и духовной пользы! И всё, что с нами происходит – лучшее из того, что может быть. Протоиерей Петр Гурьянов

Вчера, как обычно по воскресеньям, служилась вечерня с акафистом Симеону Верхотурскому. Братия вновь возносила молитвы за участников группы в ВК «Мы будем молиться за вас». Все мы нуждаемся в заступничестве и ходатайстве перед Богом нашего небесного покровителя – праведного Симеона. Святый праведный Симеоне, моли Бога о нас!